Взявший некоторую передышку (по крайней мере, для жителей России) кризис по-прежнему продолжает влиять не только на экономические, но и на социальные процессы. Если первая его волна привела к массовому росту политической сознательности (как и некоторой моде на политику для участников протестных акций), то от второй, пока ещё не наступившей волны, мы вправе ждать организационного и программного оформления оппозиционных движений. Речь не о простых антикоррупционных лозунгах, но о чёткой и системной программе общественных преобразований, по-настоящему востребованной жителями всей страны, а не только европеизированным меньшинством. Увы, наличием чего-то подобного пока не может похвастаться ни одна политическая сила России, в т.ч. и левые. «Против разрушения», «верните всё как было» — набором таких (в определённой мере, вполне реакционных) требований зачастую исчерпывается повестка дня для целого ряда активистов и объединений. Стараясь способствовать плодотворной теоретической дискуссии, Рабкор продолжает беседовать с известными левыми деятелями. На этот раз мы пообщались с шотландским учёным, левым автором и теоретиком Полом Кокшоттом. Пол Кокшотт — шотландский учёный, исследователь в области информатики и политической экономии. Его научные интересы включают в себя языки программирования, робототехнику, электронную демократию, эконофизику и теорию социалистического планирования. Является автором ряда книг, среди которых — «К новому социализму», «Computation and its limits».
Сейчас мы регулярно становимся свидетелями критики европейской практики жёсткой экономии и прочих подобных мер, которые, как предполагается, должны положить конец текущему кризису. По-вашему мнению, почему политики (в т.ч. и левых взглядов) говорят о чём угодно (о налогах, долгах, ставках процента и инфляции), но не об альтернативах так называемой «рыночной экономике»?
Я думаю, что мы ещё расхлёбываем идеологические последствия как крушения Советского Союза, так и ранне-тэтчеристского периода «отсутствия альтернатив». Это всё убедило целое поколение нынешних политиков, взрослевших в это время, что у рыночной экономики действительно нет альтернатив. Следует понимать, что предыдущий социалистический консенсус о наличии такой альтернативы не упал неизвестно откуда, а явился результатом долгой пропагандистской работы социалистического движения, результатом тщательных наблюдений за реальной историей и развитием СССР. Всё это позволяло утверждать, что выбор есть, и что во многих смыслах он работал лучше капитализма. Разумеется, подобное убеждение было так же распространено среди социалистов Европы в самом начале 20-го века, иначе бы СССР просто не пошёл по тому экономическому курсу, который он избрал. Но опять же, и первоначально подобная убеждённость закрепилась только со временем. На мой взгляд, переутверждение социалистических экономических идей станет лишь следствием постепенного процесса, и что главные примеры их реализации мы сможем увидеть не в Европе, а на прочих континентах.
Как вы полагаете, как можно наилучшим образом показать обычному гражданину, что плановая экономика это не тоталитарная утопия, работающая лишь в сочинениях по научной фантастике, но сложная и эффективная модель, способная удовлетворять потребность (спрос) лучше, чем рынки? Достаточно ли будет работающего примера, или понадобится что-то ещё, чтобы пробиться через всю предыдущую пропаганду?
Думаю, что пропаганда преимуществ плановой экономики должна сначала пробить себе дорогу внутри самого социалистического движения, это не должно быть нашей платформой по привлечению массовой поддержки. Такая поддержка должна быть завоёвана экономической программой, которая предлагает немедленное увеличение доходов широких масс, и в то же время противопоставление их крошечному меньшинству, живущему на доходы от собственности. В этом смысле ключевые требования это не планирование, но отмена всех долгов и право рабочих на полную произведённую их трудом стоимость (как видно в его книгах, Пол далёк от примитивного лассальянства — прим. ред.). Подобные меры ведут к перспективе немедленного улучшения финансового благосостояния народа, нанося удар по плутократии. Надо сконцентрировать весь огонь он главном враге — рантье и финансовых капиталистах — и продвигать краткосрочные, популистские и крайне радикальные решения. Вот почему в Европе и США главное требование — это полная долговая амнистия как личного (кредитные карты, банковские займы, ипотека), так и государственного долга. Задача лежит не в немедленном установлении социалистической экономики, а в том, чтобы осуществить «деспотическое вмешательство» (цитата из «Манифеста коммунистической партии» — прим. ред.) в права частной собственности.
Доказывает ли продолжающийся европейский «кризис демократии» то, что по самой своей природе экономика для преодоления тяжёлых времён нуждается в определённом политическом авторитаризме, или проблема лежит в самой структуре современных институтов демократии?
Действительно, имеет место долгосрочный кризис демократии не только в Европе, но и в других странах, связанный со всё возрастающим контролем политических партий со стороны рантье, но в Европе он значительно усугубляется своеобразной конституционной структурой, сложившийся за последние несколько десятилетий. Можно наблюдать постепенное забвение силы национальных парламентов, в то же время зарождающееся европейское федеральное государство не может похвастаться ни наличием типичных для государства фискальных инструментов, ни нормальной буржуазной системой выборов. У Комиссии (речь о Европейской Комиссии — прим. ред.) недостаёт власти повышать налоги, и она не избирается народом, не назначается никакой коалицией партий, которые могут распоряжаться большинством в парламенте ЕС. Это затрудняет осуществление «нормальной» классовой политики. Невозможно такое, чтобы коалиция партий, принимающая участие в общеевропейских выборах, заявила, что если их выберут в парламент, то они увеличат налоги на богатых и используют эти средства для того чтобы, например, улучшить ситуацию с пенсионным обеспечением. Если такие законодательные меры не могут быть осуществлены из за слабости парламента, то политическая структура не сможет стать отображением распределения классовых сил на континенте — вы не увидите формирования паневропейских левых и правых партий. Вместо этого политика по-прежнему мыслится в терминах национального интереса. В определённой мере этот кризис показывает, что необходима более сильная центральная власть, но это должен быть не авторитаризм, а якобинский централизм. Есть потребность в мощной центральной власти, представляющей волю народов Европы, Континентальной Ассамблеи, состоящей из обычных людей, а не политиков-карьеристов — действительно демократической и независимой ассамблеи, которая может управлять налогами, тратами и законодательными мерами так, как сочтёт нужным.
Помимо политиков, нельзя сказать, что мы наблюдаем напряжённую работу групп учёных или хотя бы интеллектуалов в области разработки продвинутых социальных и экономических интерфейсов. Что же, история социальной эволюции действительно пришла к своему концу вместе с возникновением парламентаризма, или у современных мыслителей не хватает мужества и фантазии заглянуть за горизонт?
На самом деле, сейчас среди теоретиков политики есть сторонники прямой демократии и жеребьёвки. В апреле я был на международной конференции Ассоциации Политических Исследований, и я оказался поражён количеством книг на стендах, в которых отстаивались принципы жеребьёвки. Так что нельзя сказать, что политологи не предлагают ничего лучше парламентаризма, скорее дело в том, что эти идеи ещё не перекочевали от теоретиков к политическим активистам. Так же я могу отметить большое количество исследований различных форм интернет-демократии, электронных плебисцитов и т.п.
Что можете сказать о перспективах текущей ситуации в мире? Останется ли единственным выходом кейнсианство, или в трудящихся массах можно добиться того сдвига в сознании, когда весь «рыночный миф» наконец обрушится, открывая путь чему-то более прогрессивному?
Сейчас подрываются долгосрочные факторы, обеспечивавшие доминирование правого крыла. Первое, и самое главное, резервная трудовая армия Китая истощается, что означает, что в мировом масштабе баланс сил между трудом и капиталом изменится. Труд был политически слаб в те времена, когда после реформ Дэна мы видели его (труда) переизбыток и относительную нехватку капитала. С течением времени эта ситуация меняется и излишек труда иссякнет. Но это долгий процесс, занимающий десятилетия. Есть и более краткосрочные явления, связанные с изменением баланса сил в различных индустриальных экономиках — в основном, упадок США и Европы относительно Китая. Это ведёт к возрастанию опасности конфликта между старыми влиятельными силами: США, Соединённым Королевством, Францией и Китаем. В какой-то мере штаты сейчас находятся в ситуации сродни той, в которой Германия была в 1910 — хронический дефицит торговли, недостаток капитала для экспорта, но огромная военная мощь и страх, что прочие соперники начнут стремительно заявлять о своих правах. Комбинация милитаризма, фискальных трудностей, снижения уровня жизни и растущего недоверия государству означает, что ситуация в США потенциально достаточно нестабильная. Большие социальные перемены следуют за войнами, а точнее, за поражениями в них. Это было так в двадцатом веке и может остаться так в веке нынешнем. Серьёзные общественные трансформации требуют либо чтобы у вооружённых сил иссякла лояльность к существующему государству, либо чтобы движение за перемены получило достаточно поддержки среди вооружённых сил в целом. Нельзя заранее сказать, какие политические и экономические формы родятся из этого восстания в поверженных державах. В США на данный момент потенциальные силы, направленные против государства, могут быть мобилизованы самыми разными идеологическими течения — какими-то левыми, какими-то либертартно-правыми, и какими-то местными республиканскими традициями. В определённой мере это не важно, если только движение приведёт к крушению существующей военно-политической машины и господства Уолл-стрит.
Форум 
Поиск 
Регистрация 
Вход 
Пт Июн 07, 2013 5:49 pm
